Доллары за убийство Долли [Сборник] - Жорж Клотц

Эта последняя фраза окончательно успокоила комиссара. Ему было бы неприятно, если станет известно, что он был менее проницателен, чем простой журналист. Этот промах мог повредить ему по службе, и он почувствовал благодарность к Кошу за то, что тот угадал его мысль, предупредил его желание, и он обратился к нему почти дружелюбно:

— Поедемте со мною. Я успею дать вам кое-какие сведения.

— Я бы предпочел, — возразил Кош, чувствуя выгоду своего положения, — проникнуть с вами, хотя бы на одну минуту, в комнату, где совершено преступление. Сведения, которые вы мне сообщите, несомненно, очень драгоценны, но если через час-другой журналист явится к вам за справками, вам невозможно будет утаить от него то, что вы мне расскажете. Тогда как теперь я здесь с вами один. Все остальные, потеряв терпение, ушли, и, если вы исполните мою просьбу, вам легко будет ответить тем, которые будут жаловаться на такую привилегию: «Нужно было быть на месте…» И наконец, рассказ очевидца имеет особое значение в глазах читателя. Даже если я останусь на месте убийства всего одну минуту, я гораздо живее опишу его.

— Ну, если уж вы так настаиваете, идите за мною. Мы войдем на минуту, но, по крайней мере, вы увидите…

— Я ничего больше и не прошу.

Все четверо направились к дому. Коридор, по которому Кош шел ночью, показался ему теперь очень широким. Он отчего-то представлялся ему узким, с серыми плитами и голыми белыми стенами.

Плиты были красные и блестящие, стены, выкрашенные светло-зеленым цветом, были увешаны старинными гравюрами, оружием и разными древностями, а лестница, которую он рисовал себе из старого дуба, была из полированной сосны. Все в этом доме было светло и весело.

Поднявшись по лестнице, он узнал площадку, и сам остановился перед дверью. Он пожалел эту невольную остановку и подумал:

«Если бы я был комиссаром, обратил ли бы я на это внимание?»

Но ему не дали времени долго размышлять. Дверь отворилась. Он сделал шаг и в волнении остановился.

Это возвращение в комнату, где он провел такие страшные минуты, было мучительно. В течение одной секунды он проклял свое вчерашнее решение и любопытство, приведшее его опять в эту комнату. Не решаясь посмотреть вокруг себя, он машинальным жестом снял шляпу.

Странное дело: он, не побоявшийся рыться в разбросанных бумагах, трогать полотенца, запачканные кровью, и даже труп убитого в то время, когда его окружала опасность, когда малейший жест, малейший возглас могли стоить ему жизни, теперь задрожал и снова почувствовал тот неопределенный, непонятный и непреодолимый страх, который охватил его вчера ночью около жандармского поста.

— Будьте осторожны, — предупредил его комиссар, — не трогайте ничего… даже этого осколка стекла, там… около вашей ноги… В таком случае все может иметь значение… вон там… там… это обломанная запонка… по всей вероятности, она не имеет никакого отношения к делу… но никогда нельзя быть уверенным…

Кош не принадлежал к числу людей, долго остающихся под тяжелым впечатлением. Высмеивая обыкновенно других, он высмеивал тоже и себя, и теперь наивное рассуждение пристава его немало развеселило. Эта запонка, не имеющая значения!.. Он подумал:

«А что, если это выдающийся сыщик? Что, если он сумел отличить посреди этого беспорядка настоящее от подделанного? Что, если он читает мои мысли и насмехается над моей неловкой комедией?..»

Комиссар продолжал:

— Все указывает на короткую, но отчаянную борьбу… Этот сдвинутый стол, этот сломанный стул, разбитое зеркало, труп, опрокинувшийся на краю кровати… Посмотрите на него; вы никогда не увидите более ужасного выражения лица у убитого. На нем можно прочесть всю сцену убийства. Она написана на этих искривленных губах, в этих закатившихся глазах, в этих руках, вцепившихся в простыни… Не правда ли, это ужасно? Вы, наверное, никогда ничего подобного не видели?..

— Видел, — прошептал Кош, говоря сам с собою. — Я видел однажды убитого человека через час, полчаса после его смерти. Не успев еще остыть, он сохранял в глазах как бы отблеск жизни. Он лежал, как и этот, в луже крови; рана была почти такая же… и между тем в нем было что-то несравненно более ужасное… На этого я смотрю без страха, как на восковое изображение… Это просто мертвец… Эта комната похожа на двадцать других комнат… Тогда как, смотря на того, другого… которого я видел… давно… я чувствовал ужас, застывший на его лице, на его губах, перед его глазами; дом… такой же мирный и веселый, как и этот, был пропитан запахом убийства, крови, еще живой, теплой и дымящейся, подобной той, которая течет по плитам бойни… Завтра, через несколько дней я забуду этого… Но того, другого… я его не забыл и знаю, что никогда не забуду…

Он говорил прерывающимся голосом, подчеркивал фразы, судорожно сжимая руки, переживая действительный ужас и в то же время опьяненный сознанием опасности, думая про себя:

«Слова, которые я говорю в настоящую минуту, понятны мне одному. Никто не может прочесть, что скрыто в моем мозгу. Я держу истину в своих руках, как пойманную птичку. Я слегка разжимаю пальцы и чувствую, как она начинает биться, готовая улететь; но я снова сжимаю ее крепче, сдавливаю… Мне стоит только произнести одно слово… сделать один жест… Нет, я этого слова не скажу… Я этого жеста не сделаю…»

— Странно… мне казалось… — проговорил комиссар. — Признаюсь, что даже на меня, человека привычного, эта картина страшно подействовала… И… вы в Париже видели этого убитого?..

— О нет, в провинции, давным-давно, лет десять тому назад… — пробормотал Кош.

Он слышал, что голос его звучит фальшиво, и прибавил, чтобы сгладить странное впечатление, произведенное его словами:

— Я только что начинал писать в маленькой местной газетке, около Лиона… Преступление, довольно банальное, наделало шуму только в округе… помню, что в парижских газетах о нем даже не упоминали.

На этот раз он ясно почувствовал, что глаза всех трех устремлены на него, и его охватил такой ужас, что ноги у него подкосились и он должен был прислониться к стене, чтобы не упасть.

— Ну, вы, кажется, видели достаточно для вашей статьи, — сказал комиссар. — Но, черт возьми, имея такие воспоминания, вы должны были бы быть немного хладнокровнее… Вы страшно бледны…

— Да… я чувствую, что я, должно быть, правда очень бледен… у меня вдруг закружилась голова… это сейчас пройдет…

— Ну, идемте, — ответил комиссар, указывая ему дорогу, и прибавил вполголоса, обращаясь к своему помощнику:

— Все на один образец эти журналисты! Они все всегда видели «более страшное», но когда очутятся лицом к лицу…

Кош ничего не расслышал, но, видя, что комиссар что-то тихо говорит помощнику, указывая на него глазами, он решил, что выдал себя, и подумал:

«Уже!.. Какой я дурак!..»

Проходя по комнате, он взглянул на себя в зеркало. Лицо его отражалось в нем так же, как и вчера, но сегодня оно показалось ему гораздо бледнее, круги под глазами были темнее, судороги, кривившие губы, более зловещими, и ему почудилсь, что таким должен быть приговоренный к казни, когда палач тащит его на эшафот.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть больше себя, и вышел из комнаты неуверенными шагами, согнув плечи и стуча зубами.

Хладнокровие вернулось к нему только на улице. Холодный ветер разом разогнал страшные призраки. Он улыбнулся своему страху и сказал, садясь в экипаж:

— Положительно я отвык от таких зрелищ. Извините меня… я вел себя позорно… непозволительно…

— Полноте… все это дело привычки…

Экипаж, запряженный старой клячей, медленно катился по неровной мостовой. Солнце, на минуту было проглянувшее, опять скрылось. Все начинало окутываться серенькой дымкой. Пошел снег, сначала легкими пылинками, затем крупными, тяжелыми хлопьями, медленно падающими посреди тишины пустынной улицы.

Кош и его спутник молчали, оба погруженные в свои размышления. Кош протер рукой стекло кареты и посмотрел на мостовую, на дома и на падающий снег. Ему очень хотелось спросить у комиссара о его впечатлениях, но из-за чрезмерной предосторожности он не решался заговорить первым. Наконец, почувствовав, что такое упорное молчание может тоже показаться подозрительным, спросил:

— В сущности, какого вы мнения насчет этого дела? Обыкновенное ли это убийство с целью грабежа, или нужно искать более сложные, более отдаленные причины?..

— Если хотите точно знать мою мысль, я вам скажу, что с самого начала я оставляю кражу в стороне. Конечно, я не стану уверять, что все осталось в целости; я даже убежден, что некоторые вещи, может быть, деньги, были похищены… Но это только для виду.

— То есть как это для виду?

— Очень просто, преступники постарались сделать mise en scène, чтобы сбить с толку полицию.

«Однако, — подумал Кош, — неужели я попал на второго Лекока? Если так, то мне не повезло!»